— Как ложных? Я врать не умею, потому как двадцать пять лет в партии состою.
— Это для порядка, — сказал Паутов.
Старик пробежал пальцами по пуговицам пиджака, откашлялся, оглянулся на Степиных друзей, словно ища у них поддержки, потом посмотрел на сына, как бы давая понять, что будет говорить и за него тоже.
— Иван Никанорович, — доверительно обратился к нему Шеманский, — какие у вас установились взаимоотношения с сыном, когда вы вновь, так сказать, обрели друг друга?
— Хороший сын Степан, чуткий, — убежденно сказал тот.
Одна из народных заседательниц, Савельева, молоденькая ткачиха, в яркой шерстяной кофточке, явно с симпатией смотрела на Ивана Никаноровича.
— Ваш сын оказывает вам материальную помощь? — продолжал адвокат.
— Регулярно каждый месяц присылает пятьдесят рублей. Как государственную пенсию — всегда в срок. Иной раз к празднику какому дополнительно. А уж к моим и матери именинам — подарки в обязательном порядке.
— Благодарю вас, — одобрительно кивнул защитник. — У меня еще вопрос, сын предлагал жить с ним, в его семье?
— Все время об этом говорит. Да куда бросишь хозяйство? Домик у нас, корова. Были мы у него со старухой в Ташкенте. Климат, — старик сделал ударение на последнем слоге, — не подходит. Для сердца неважно.
— Больше вопросов нет, — сказал защитник.
— У государственного обвинителя вопросы будут? — спросил судья.
— Будут, — отозвался Холодайкин, надевая очки и заглядывая в бумаги. — Сколько было лет обвиняемому, когда вы его потеряли?
— Два года, — глухо ответил Иван Никанорович.
Мать Азарова приложила к глазам платочек. В зале стало тихо. Савельева достала платок и высморкалась.
— Когда вы нашли сына?
— Четыре года назад.
— Значит, прошло почти тридцать лет?
— Целая жизнь, — вздохнул старик.
— Выходит, вы потеряли его совсем маленьким, несмышленым ребенком, а встретились со взрослым мужчиной, имеющим семью?
— Выходит, так, — подтвердил Азаров-старший.
— То есть как бы совсем чужим для вас человеком, которого вы не воспитывали, не знали, как он жил все эти годы?
— Нет, это не так. Не я виноват. Война. Многие совсем потеряли. А Степа мне родной, — с болью возразил Иван Никанорович. — Как вот встретились — и словно всю жизнь не расставались…
— Я возражаю против такого рода вопросов! — вскочил Шеманский.
— Товарищ прокурор, прошу задавать вопросы по существу, — обратился Паутов к Холодайкину.
— Хорошо. — Врио прокурора снял очки. — По чьей инициативе вы нашли друг друга — по вашей с супругой или подсудимого?
— По нашей с супругой, — ответил Иван Никанорович и поспешно добавил: — Но сын нас тоже разыскивал.
Все посмотрели на Степана. За все время, пока допрашивали отца, он ни разу не поднял головы.
— Вопросы еще будут? — Паутов поскорее хотел закончить с этим допросом.
— У меня всё. — Алексей Владимирович спокойно откинулся на спинку стула.
В наступившей тишине вдруг послышались тихие всхлипывания. Степан тревожно посмотрел в ту сторону, где сидели родители.
В зале произошло какое-то движение.
— Не надо, Мария, возьми себя в руки. — Азаров-старший быстро пробрался через уступивших ему дорогу людей к своей жене, безвольно опустившей голову на плечо Анны Ивановны.
— Что там? — встал судья Паутов, вглядываясь в зал.
Иван Никанорович, совершенно потерявшийся, ответил:
— Понимаете… Сердце неважное у нее…
И здесь поднялся Петр Григорьевич Эпов. Вместе с Клавдией Тимофеевной они вывели Азарову. Иван Никанорович, извиняясь, вышел за ними.
Единственным человеком, сохранявшим полное спокойствие, была вторая заседательница, Рехина. Полная, лет сорока, в строгом черном костюме, она невозмутимо глядела прямо перед собой, сложив на столе пухлые, в ямочках руки.
Во время заминки в дверь прошмыгнула Земфира Илларионовна. Она скорыми, осторожными шажками пробралась к Холодайкину и сунула ему пакет. Алексей Владимирович, бросив благоговейный взгляд на внушительные штемпеля и сургучные печати, поспешно вскрыл его и, надев очки, прочел текст на глянцевом с золотым тиснением бланке.
— Товарищи судьи, — торжественно сказал Холодайкин, — только что из Министерства иностранных дел поступили дополнительные сведения, Я ходатайствую, чтобы они были заслушаны и приобщены к делу. Это показания журналистки Рославцевой, взятые по нашей просьбе в посольстве Советского Союза в Италии.
Он произнес это так, словно сам был приобщен к такой высокой сфере, как центральная пресса, Министерство иностранных дел, Италия.
Народная заседательница Рехина, не отрываясь, смотрела на листок веленевой бумаги, подрагивающий в руках Холодайкина.
— «Я, Рославцева Ольга Никитична, 1944 года рождения, действительно находилась в июле месяце в Талышинском районе по заданию редакции газеты «Комсомольская правда» под псевдонимом Гриднева», — читал врио прокурора.
Степан Азаров слушал, положив подбородок на ладонь и глядя в пол.
— «Вопрос. Вам известно, чем занималась экспедиция герпетологов Дальневосточного отделения Академии наук СССР?
Ответ. Да, известно. Поэтому я туда и поехала.
Вопрос. В качестве кого вы находились в экспедиции?
Ответ. В качестве лаборантки.
Вопрос. Какова цель вашего пребывания в Талышинске?
Ответ. У меня всегда одна цель — написать об интересных людях. Очерк, статью, может быть, книгу.
Вопрос. Когда вы вылетели из Талышинска?